«Окопная пыль, смешанная с кровью. Единственное, что я могу видеть третью неделю под ряд. Единственное, что ещё хранит память о моих друзьях. Когда я шёл защищать свою родину, я не думал, что всё обернётся так. Я не мог предположить, что потеряю всё, что шёл спасать... Я не мнил, что стану героем, и всё обернется без капли крови. Но теперь я потерял всё, что мне было дорого, а пули продолжают свистеть и рыть землю у моих ног. И крики умирающих каждую ночь въедаются в тишину, как во сне, так и на яву. Смерть от непонятной людской злобы приходит каждый час. И только лучи утренней зари, проникающие в наш окоп, дают веру. Веру на победу? Веру на то, что наши жизни будут отданы не зря. В то, что мы выживем, уже никто не верит".
Мне был двадцать один год, когда нас призвали. Помню, какой я был молодой и наивный. С тех пор минуло два года, но я чувствую, что былого молодецкого духа во мне совсем не осталось. Казалось, он вытек со слезами, смывающими кровь с моих рук.
Наш посёлок был не большой, но дружный. Я и два старших брата жили с матушкой под одной крышей и помогали ей работать в поле. Самый старший, Володя, то и дело слынивал с пахоты и возвращался под вечер, светящийся счастьем. Все знали, конечно, что он бегал в соседний колхоз, к красавице Наташе, но решали его не трогать.
Сейчас трудно, прислонившись спиной к сырой земле окопа, вспоминать о былом. Но что ещё остаётся делать?
Некоторые моменты заставляют меня улыбнуться. Моя Юля часто заставляла меня улыбаться. Она была такая лучезарная и весёлая, что даже, наверное, и волосы не выдержали внутреннего Солнца и посветлели. Часто после работы я приходил к ней, чтобы просто поговорить и отведать её чаю.
Часто я вспоминаю её простой, но вкусный чай.
Усталый крик полковника вывел меня из сладкой дремоты. Рассвет близок, нам приказано занимать позиции. Через пару часов должна прибыть авиация и прочистить нам дорогу сквозь BlackWood.
Я поправил свой автомат (в последнее время я ношу его не снимая) и отправился за пайком. Ржаная лепёшка и пол чарки пустого бульона мне вручили почти сразу, но с некоторой неохотой. Будто не хотели зря переводить еду. Но задумываться об этом времени у меня не было - голод просто замучил меня за последнюю неделю.
Через пол часа наш отряд был на позиции в западной части окопа. Волнение хлынуло со всех сторон, даже вид товарищей вызывал непонятную панику. Это неприятное чувство появилось в первый же день моей службы, но я научился его подавлять. Впрочем, сегодня избавляться от него не хотелось. Ведь страх - тоже чувство, а если я чувствую - значит живой ещё. Такие не сложные выводы неплохо поднимали настроение. На сколько это возможно в такой обстановке.
Короткая команда шепотом и мы дружно вылезли из окопа и поползли по утрамбованной земле, на которой уже успела вырасти небольшая травка. Перекинув автомат за спину, я хватался за зелёные стебли в непонятной радости, вспоминая, как в детстве мы всем колхозом косили овес.
Так мы и ползли минут с десять, нюхая землю под нами, пока не услышали первый выстрел в нашу сторону. Сердце мгновенно сжалось, кто-то рядом невольно взглотнул.
За первым выстрелом последовала очередь из "Печенега", который, к счастью, был в не очень исправном состоянии, после того, как штурмовики BlackWood захватили его у нас пару недель назад.
Наш отряд плавно распределился по полю и занял огневые позиции. По команде мы дали огонь - и мы не скупились на патроны.
Кто-то из наших задел таки пулеметчика, и наш второй отряд хлынул из окопа. Они не замедляли себя таким ненужным, казалось бы, делом как ползанье по траве, а сразу побежали к своим укреплениям.
И тут началось.
Звук моторов был слышен, конечно, издали. Но предположить, что их авиация прибудь раньше нашей, не мог предположить никто. На глазах проступили слёзы, когда я услышал доносящиеся радостные возгласы солдат BleckWood. Ничего, мы ещё им покажем! Наши самолёты тоже скоро подтянуться, как и запланировано.
Не дойдя до самого пекла, перестрелка начала затихать. Кажется, BlackWood экономили патроны, зная, что дело с нами уже решено.
Самолёты, конечно, оказались лёгкими бомбардировщиками. Первая атака не заставила себя ждать: метрах в двадцати от меня поднялась волна земли и так же мерно опустилась, хороня под собой даже тех, кто ещё умирать не собирался.
Ещё взрыв. И ещё. Я услышал дикий крик сзади - они попали в окоп и кто-то теперь навеки останется на своей позиции.
А я полз дальше и палил при каждой удобной возможности, чтобы достать вражеских солдат BlackWood. Понемногу приходило осознание, что экономить патроны и правда больше не зачем.
Я наткнулся на товарища. Он лежал ничком, отбросив свой автомат, и не подавал призраков жизни. Его руки застыли, роя влажную почву. Я перевернул его и узнал нашего гитариста - Лёху. Его ногу оторвало в колени начисто, обнажив растрепанное бедро в ошмётках формы. Вся земля рядом уже впитала в себя ещё недавно горячую кровь вместе с раздробленными костями. Руки сразу стали красными. В глазах потемнело, воспоминания опять заменили реальность.
Три недели в окопе могут кому угодно крышу снести. Поэтому каждый вечер мы собирались в центре окопа и пели свои песни под гитару, столь бережно хранимую всей ротой. Эти минуты снова переносили нас в какую-нибудь распивную, и всё снова становилось хорошо и беззаботно на несколько часов.
А потом я вспомнил нашу забегаловку. И я внезапно понял, что видел, как она горела. Через неделю после того, как я и брат ушли с отрядом, на посёлок напал BlackWood. Дома они сжигали после беглого осмотра на съестность. Большинство жителей успели сбежать в окрестный лес, бросив всё, что можно было бросить. А моя матушка нет. Куда ей бежать то со своею больной ногой? Вот она и спряталась в подвале. И сгорела, после того как наш дом подожгли, забрав наших коров и кур. Старший брат, решивший остаться с матушкой, тоже убегать не хотел. Его тело нашли в поле, рядом с хутором.
Внезапно, обескуражив меня полностью, голос Лёши вывел меня из этого омута воспоминаний. Он лежал на земле, смотрел на меня и смеялся. А я, не зная что ему сказать, просто повторял: "Наши скоро прилетят, прилетят скоро наши! Мы ещё отыграемся!"
А он всё смеялся. Я не понимал и ловил его взгляд.
- Ты ничего не понял, да? - с трудом вымолвил он. - Не придёт никакое подкрепление. Его просто нет. А вот эти, что над нами - есть. И мы знали об этом, поэтому решено было.. - он тяжело закашлялся. -.. Было решено забрать как можно больше агентов BleckWood с собой, пока нас просто не перебили в окопах, как крыс.
Я сидел над ним, не понимая, что он говорит и повторял ту же фразу. А он смеялся. Смеялся. А потом перестал.
После того как наш посёлок сгорел, мы нашли выживших в лесу. А потом мне показали могилу Юли. И моё сердце остановилось, не хотело больше поддерживать во мне жизнь, да и вообще не хотела ничего поддерживать. Казалось, Солнце погасло для меня с её смертью... Я долго не мог оправиться, но со мной всё ещё был брат, поддержавший моё рвение защищать родину. Защищать родину...
Как можно защищать то, чего больше нет?
Кровь на руках смешалась с землёй. Я сидел и смотрел на руки не в силах выйти из помутнения.
Я вспомнил всё. От того, как мы с братьями ловили лягушек в пересыхающей речке, до того, как последний мой брат сгинул вместе с его отрядом.
Не было сил даже смотреть вокруг. Я мог только слышать, как рядом рвались бомбы, земля и люди. Слышал предсмертные крики людей, которые не хотели умирать. Которым ещё было, что защищать и за что бороться. Слышал крики раненых, наполненные неприсякаемой злобой и отчаяньем.
А потом, кажется, я слышал свой крик. Что-то упало совсем рядом, и я перестал слышать вовсе.
Я лежал в полной тишине и смотрел на небо. Такое родное, знакомое с детство, небо... И сердце забилось, найдя то единственное, за что следует бороться до конца.
Ради того, чтобы в этом небе летали птицы, ради того, чтобы это прекрасное небо смогли увидеть другие - стоит бороться.
В глазах начинало темнеть.
Я довольно улыбался, когда в рассветном небе над нами появились звездоносцы.
